Доброе утро, страна.

- В женском аду все мужчины - геи.
- В мужском, кстати, тоже.

Сейчас единственное, что меня хоть как-то мотивирует остаться, это его голос в голове, который произносит "Чёрт, чувак, это слишком не круто так рано отсюда свалить!". И голос принадлежит отнюдь не Стайлзу. Вслед за ним появляется мелодика Diamond Rings - You and me, которая утверждает, что sometimes all you gonna do is fight. Убедительный чел. В глазах прибавляется чёткости каждый раз после прослушивания этой установки. Бла-бла-бла. И голубое небо в завершении.

Don't jump because death is not just worth the time and effort for you are still young and life is calling.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

А что там будет дальше? Я иду по улице, а там... А что там?
"Когда я свернул за угол". Счастье там. Внезапно. Из-за угла. Счастье.
Мы сейчас то, о чем мы думали, говорил Будда.
Вконтактовская картинка с профилем Бога считает иначе: "Задолбали, я такого не говорил". И подпись - From Buddah with love.

Feel so. So what?

По уши в машинном масле она ковыряется в моторе своей машины. Какой-то болт выскальзывает из рук, и падает через весь двигатель на пол. Жесть! Как его теперь доставать?! Малиновая в клетку рубашка задрана до локтя, но и это не спасает положение. Приходится откладывать в сторону гаечный ключ и ползти вниз. Вот он, родимый. Теперь можно все собрать до конца и проверить зажигание. Горячий от летней жары брелок ложится в руку, поворот – и машина завелась как надо. Она выбралась из салона, неловко хлопнув дверцей, потянулась наверх и закрыла капот.

Совершенно внезапно, вполоборота в ее губы врезаются мужские губы, прикосновение моментально перерастает в сопротивление и злой поцелуй. Широкие и теплые ладони мягко ложатся на плечи, скользят по спине, успокаивают и просят отключить разум и дать волю чувствам. Он толкает тебя к машине, и задевает за колесо – гаечный ключ, забытый под капотом, жалобно звякая, летит вниз.

Ах, так! Раз кто-то решил, что белая футболка ему не нужна, то можно стянуть грязные перчатки и сначала обнять за шею, а потом небрежно скользнуть уставшей ладонью на грудь. Поцелуй становится более размеренным и уравновешенным в эмоциях. И стоило только прерваться, как воздух разрезает вполне естественное «Какого черта ты вытворяешь?!». И снова попытка успокоить и уговорить на еще несколько поцелуев. Заметно осмелев от собственной наглости, ты дерзаешь начать игру на раздевание. Как грубо! Зато действенно.

– Это всё очень здорово, но ты не закрыл дверь гаража.
– Да кому оно надо…
– Мне. Шагом марш. – Выразительный кивок головы в сторону дверей.
– Вредная.
– А то. Есть у кого поучиться.

Ворчишь, поднимаешься с теплого тела и аккуратно, украдкой закрываешь дверь так, чтобы избежать металлического лязга и скрипа петель. С щелчком включается рассеянный верхний свет – лампочка ильича осталась единственным предметом старины в этих четырех стенах.

– Что с тобой? Ты сюда редко наведываешься.
– Захотелось с тобой увидеться.
– В таком положении?
– Тебе не понравилось?
– Ты не ответил.

Шумный вздох.

– Тебе обязательно надо все знать?
– Я все равно узнаю, только вариант будет полным и у тебя уже не будет преимущества подать события в нужном тебе свете.
– Мужики задумали бухалово на всю неделю вперёд. Я пас.
– И поэтому ты приперся ко мне? – Она приподнялась на локте, пытаясь по глазам заметить вранье. Нет, вроде бы чисто.
– Я подумал, что ты не будешь против хорошо провести это время со мной. – В его голос попал сахар. Какая гадость.
– Час-другой. Не льсти себе.

Она поднялась и начала одеваться. Майка-алкоголичка, поверх нее – рубашка. Стринги, джинсы, шпильки. Хвост в баранку и совершенно незаметно – смахнуть жуткую гримасу с лица. Жаль только, что никаким ацетоном не вытравить оскорбления из души.

Ни рыба, ни мясо, [ни кафтан, ни ряса].
Собаку съели, [хвостом подавились].
Ума палата, [да ключ потерян].
Два сапога пара, [оба левые].
Дураку хоть кол теши, [он своих два ставит].
Рука руку моет, [да обе свербят].
Везет как [субботнему] утопленнику [баню топить не надо].
Ворон ворону глаз не выклюет [а и выклюет, да не вытащит].
Гол как сокол [а остер как топор].
Голод не тетка [пирожка не поднесет].
Губа не дура [язык не лопата].
За битого двух небитых дают [да не больно-то берут].
За двумя зайцами погонишься – ни одного [кабана] не поймаешь.
Кто старое помянет – тому глаз вон [а кто забудет - тому оба].
Курочка по зернышку клюет [а весь двор в помёте].
Лиха беда начало [есть дыра, будет и прореха].
Молодые бранятся – тешатся [а старики бранятся – бесятся].
Новая метла по-новому метёт [а как сломается - под лавкой валяется].
Один в поле не воин [а путник].
От работы кони дохнут [а люди – крепнут].
Пьяному море по колено [а лужа - по уши].
Пыль столбом, дым коромыслом [а изба не топлена, не метена].
Рыбак рыбака видит издалека [потому стороной и обходит].
Старый конь борозды не испортит [да и глубоко не вспашет].
У страха глаза велики [да ничего не видят].
Чудеса в решете [дыр много, а выскочить некуда].
Шито-крыто [а узелок-то тут].
Язык мой – враг мой [прежде ума рыщет, беды ищет].

Локальный, но такой любимый апокалипздец.

Руки пахнут молочными продуктами: сливочным сыром, сметаной, сливками с солью. А я насквозь пахну одиночеством.

Для чего ещё можно использовать клавиатуру, если не печатать, не сочинять, не выписывать кренделя нестерпимо сложных жизненных историй, в которых хеппи-энд никто не заказывал, да и тест-группа, которая в известной степени может повлиять на ход истории, загуляла?
Привычный формат мини-историй с живыми описательными конструкциями и не очень живыми действующими лицами в главных и второстепенных ролях становится притчей во языцех и постепенно отмирает, уступая место новым ощущениям. Вместо детальной проработки сюжета и мотивационных линий, по полотнищу текут широкие реки признательности в отсутствие признания. Долгожданного момента открытости не наступает, поскольку наступать на хвост ближнему своему – не самый лучший тон. И это не смотря на обширную музыкальную поллитру, которая есть за душой у каждого из нас.

Депрессивное затравленное состояние можно пытаться объяснить чем угодно, как угодно и подать готовым под любым соусом из иллюзий, терзаний и лжестремлений. Только стоит ли переводить продукты даром? Может быть, стоило остановиться несколькими километрами лет раньше? Буквально, на остановке, где осталась ты стоять под проливным дождем, ожидая обычного рейсового автобуса до Оренбурга. И заяц не пробежал через дорогу, и сайгак не мелькнул кончиком пушистого хвоста в ближайшей лесополосе… На широких механических часах тогда ещё оставалось времени вдоволь для того, чтобы стоять и думать, думать и стоять под этим чертовым дождем, на этой чертовой остановке посреди березовой рощи. Львов, с прибытием!.. В налитых светом фарах ничего не читалось, кроме водительской усталости и «Маяк» работал с хрипотцой, изменяя ровности голоса ведущего на каждой удачной кочке. Сиденье неохотно прогнулось под небольшой тяжестью веса – сеток с собой не было, рюкзак остался на участке – и заскрипело. От печки шел жар, и вскоре озябшие ноги и руки начало покалывать.

Если долго смотреть на огонь и думать о том, что он по твоей воле разгорается все сильнее, то есть вероятность, что в какой-либо точке земного шара от твоих мыслей произойдёт самовозгорание. Только ты не сможешь проконтролировать, что именно воспламенится: сухая травинка или чья-то квартира. Так тебе думалось посреди августовского звездного неба. Дежурные пересолили картошку, огненная кожура опаляла пальцы и все были словно заодно. Пенопластовые коврики шуршали, тёрлись об кварцевый песок, в изломы линий забивались стайки песчинок. Над соседним деревом носилась перепуганная летучая мышь – гитарная маята разбудила её на самом интересном месте. И если бы и тогда можно было отмотать пару лет назад, ты бы всё равно отматывала, по привычке, по инерции, как катушку на любимом отцовом спиннинге. Только с одной большой разницей – ласточкины гнёзда ты теперь делаешь исключительно на кухне. С годами, с накипевшим и наболевшим появилось неожиданное терпение, спокойствие, граничащее с безразличием – если распутывать леску, то аккуратно и без лишних телодвижений.

На глянцевой тарелке озера пестрила рябь. Обещали, что погода испортится к выходным. Ожидаемый прогноз сбылся самым неожиданным образом: тётя хлопнула дверью и сказала, что сюда она больше ни ногой. От древесного звона покачивались снасти, развешанные то тут, то там. На планшетке дернулась пластмассовая радуга бело-синих-красных-желтых-бирюзовых поплавков и наживок. С озера тянуло сыростью, особенно под вечер. В ночь пришлось укрывать поленницу еще одним слоем плотного полиэтилена. Июль. Повсюду витает травяной дух, с утра над водой стоит плотный туман, того и гляди об него споткнёшься и упадёшь прямо носом в воду. И никакой сказки про копытце и братца-Иванушку не понадобится. Дождь усилился, хлещет по крыше так, будто это не он, а деревья вовсю разошлись и сучат руками кто куда дотянется. На печке в крынке греется молоко. Деревянные подмостки прогнили и покрылись явными нитками темной плесени – на солнце она сверкает жирным глянцем.

К осени картина меняет цветовую гамму, но суть остаётся прежней. Домик греется еле-еле, печурка начинает кашлять, иногда дымит внутри. От этого наверху остаются черные разводы, словно толстый-толстый черный кот обтер свои бока о брёвна.