Можно долго просидеть рядом с самоучителями, но так ничего и не выучить. А жизнь-то короткая: день за днём как бусины на ниточку падают одна за другой, вторая, третья, четвёртая, и вот на тарелке почти ничего не осталось.
У хлебного ларька в тени козырка приютилась старушка-божий одуванчик лет восьмидесяти с виду. Еле держится, опирается костлявой широкой ладонью на сучковатую палку. Она благоухает смесью аптечных ароматов и едва уловимым запахом нафталина. Рядом с ней стоит бодрый дедок и размашисто утирает кепкой мокрый лоб, успевая при этом заправлять былые кудри за ухо.
- Что-то сегодня долго хлеб разргружают.
- И не говори. Давно стою, ноги устали.
- И давно твои ноги по земле ходят, милая?
- Да вот уж девяносто лет.
- Что, прямо все девяносто?
- Да! Девяносто ровно! - в надтреснутом, почти шипящем голосе настоящая гордость.
- Выглядишь на семьдесят! Муж тебя, наверное, всё ревнует? - старик добродушно смеётся, ловко подбоченивается и сминает влажный платок в руке.
- Оставил он меня. Ушёл домой. Вот как ему восемьдесят три стукнуло, так ушёл.
- Ну что ж ты его, родимого, отпустила-то, мать?
- Да в нём сил было - не удержишь! Хороший такой, заботился обо мне, помогал во всём, - она делает огромные паузы, пытается бороться со слезами, но увы. Старик сам начинает плакать, и утирает слёзы то с её лица, то со своего.
- Жалко, сын-алкоголик. А я не лечусь. Доктора мне таблетки прописывают, так я ничего не пью. Я к нему хочу побыстрее. Да, побыстрее бы домой.
- Ну, кто тут куда торопится?! - из окошка выныривает издёрганная продавщица и нервно поправляет мешки для буханок. Вместе с потоком её ругани на волю вырыватся хлебный дух. Старик покупает буханку белого и считает рубли в сдаче. Бабушка вслед за ним берёт городскую булочку и отсчитывает четыре рубля.
- Милая, а ничего сладкого на сдачу купить не получится?
- Какое тебе сладкое, старая? Тут сдачи всего четыре, сдоба стоит начиная от девяти. Да и зачем тебе?
Очередь молчит.

С хамством других бороться сложно, но ещё сложнее бороться с хамством по отношению к самому себе. Вот так, разменяв третий десяток, начинаешь учиться по-новому отстраивать свои взгляды на жизнь и, нехотя, со скрипом, менять точку восприятия действительности: неприкрытой, броской и вульгарно-естественной.