***
Нет, на поле они не трахались. Хотя попытки были.
***
Поздно вечером они вернулись в отель. Не обошлось без конфуза, когда они буквально ввалились в помпезный холл. Было не очень весело, хоть и напоминало чем–то сюжет из фильма «Римские каникулы» или «Красотка», хотя здесь не было ни проституток, ни стражей порядка.
— А где мотик?
— А я разве не сказал, что вернул его? Забирайся в машину.
Они вваливаются в лифт, чуть не сбив пожилую леди с ног. Та внимательно и настороженно смотрит на них — ну и хулиганы! Когда она выходит, её спина горделиво выпрямлена — так она выражает свой протест современной культуре поведения. Нота смущения терзает Гокудеру ровно до той минуты, когда он наконец–то понимает, в чём дело. В зеркальных стенах лифта отражаются два пацана: раскрасневшиеся, глаза по полтиннику, губы искусаны, рубашки измятые. Печальная картина. Только он хотел отодвинуться от Ямамото на более приличное расстояние, но не тут–то было! Руки Ямамото уже забрались под его рубашку, он просунул ладонь под ремень и бережно поглаживает большим пальцем открывшийся ему кусочек кожи.
Он прижимается губами к пульсирующей венке на шее Хаято, чувства переполняют. Это так необычно.
— Никогда не думал, что мы когда–нибудь снова это повторим.
— Я не думал… — Гокудера подаётся вперёд, встаёт на цыпочки и затыкает его поцелуем. Самый действенный метод.
Лифт едет целую вечность, но, в конце концов, останавливается на нужном этаже — приехали. Ямамото без промедления хватает Гокудеру за руку и тащит в свой многоместный номер в самом конце коридора, за что и получает по бестолковой голове:
— Пошли сюда. У меня никого нет.
— Уверен? Ты ведь никогда…
— Да. Быстрее, или ты их разбудишь.
Ловкость рук и никакого мошенничества — они моментально открыли дверь без шума и без заминок. Секундная вспышка света в коридоре тут же гаснет — для них очень важно быть незамеченными. Вы сами посудите, какая будет реакция у остальных, если они увидят посреди ночи, как они вламываются в номер и падают на кровать (как хорошо, что она удобно расположена!). Гокудере кажется, что ветер буквально сбивает их с ног, когда Ямамото падает на него сверху, как мешок с кирпичами и просит только об одном — давай вот так просто полежим, утыкается носом в шею. И снова получает по голове.
— Не усни на мне опять.
— Не пили меня. Так было только один раз.
— Только ты мог умудриться уснуть с затычкой в заднице.
— Меня на тренировке загоняли. — Ямамото оправдывается, смеётся. — А на следующий день у нас был экзамен по математике.
Тогда всё закончилось в стиле «epic fail». Гокудера в приступе мстительной обиды перекатил его на спину и оставил мирно спать до утра. На следующий день, на уроках Ямамото не мог и минуты просидеть спокойно без того, чтобы не дёрнуться от боли — его любимая поза для сидения предательски выдавала.
На его лице по–прежнему улыбка победителя. Встревоженный таким поведением учитель, разумеется, начал задавать неудобные вопросы — Такеши только отшучивался. А что ещё оставалось? У Гокудеры выбор невелик: затащить Ямамото после уроков в ближайший туалет и попытаться высосать остатки его извращённого мозга через член.
— Может, сегодня? — Ямамото спрашивает, склоняясь к плечу Гокудеры. В ответ никаких слов, только действия: схватить за пояс и затащить на себя.
Дальнейшие события развиваются в произвольном порядке, мозг отключается и пускает всё на самотёк. Движения стали знакомыми и привычными, думает Гокудера, вытряхивая Ямамото из штанов, берёт в скользкую от смазки ладонь и гладит член Ямамото до состояния полной твёрдости.
Он поднимает взгляд как раз в тот момент, когда Ямамото делает короткий и глубокий выдох, зрачки его расширены как диски Солнца в затмении. Он нагибается и цапает Гокудеру за задницу, прижимает его к себе. Они валятся на кровать, путаются в рукавах и штанинах. Операцию по устранению футболок успешно завершает Гокудера, с победным стоном трётся о горячую кожу Ямамото. Родное тело — но всё не так, как он себе представлял.
По жизни он ведёт себя как панк и раздолбай, но мыслит как профессор математики; поэтому Ямамото не удивляет поведение Гокудеры в сексе: то, как он трахается и то, как его трахают предсказуемо. И это остаётся между ними. Страсть набирает обороты, становится очень жарко. Нелепо, коряво и очень опасно для жизни — сошлись два мафиози на узком поле кровати. Им некогда останавливаться, чтобы наговорить друг другу милой чепухи про взаимные чувства дать обеты вечной любви и верности. Зато очень естественно получается, когда Ямамото прижимает бёдра Гокудеры к постели, обхватывает его ноги под коленями, и закидывает их к себе на плечи. Предварительно смазав член, он прижимается к узкому проходу Гокудеры, яростно кусает его губы — но Гокудера прекрасно понимает, к чему идёт дело, и прижимается анусом к возбужденному члену Ямамото. Они достигли взаимопонимания.
К их большему удовольствию, Ямамото полностью включился в процесс. В полной тишине раздавались отвратительные, беспорядочные, чавкающие звуки от движения члена — Гокудера задрожал, вдоль позвоночника пробежала волна, пальцы вцепились в спину Ямамото. Ему это нравится. Merda (Дерьмо), или что-то типа La mamma di Yamamoto è una maiale (Мать Ямамото – жирная свинья). Может, он просто бубнил это себе под нос, но фразы эти были произнесены в напряжённый момент. Хотя, какие там могут быть фразы… Хаято переходил на итальянский только если его трясло от ярости или волнение достигало предела.
(Последний раз на итальянском он говорил очень и очень давно, задолго до переезда в Япониию – это были слова извинения. Spiacente (Мне жаль) бормочет он, прижимаясь губами к прохладному мрамору укромного уголка в Ла Скала, в нескольких шагах от обуглившегося, стильно одетого трупа – последняя миссия выполнена на отлично. Spiacente. Sono spiacente (Мне жаль. Мне очень жаль, но…). Одни и те же слова, снова и снова, до хрипоты. Стены оперы поглощают, впитывают последние интонации его голоса — в них слышится боль и вина. Он просит прощения потому, что этого прощения даровать никто не сможет.)
Ямамото тихо посмеивается, кладёт неимоверно тяжёлую руку на плечо Гокудеры, ерошит мокрые волосы. Точным ударом Гокудера лишает «противника» ориентации в пространстве и демонстративно встаёт с кровати.
— Бейсбольный придурок. — Говорит он на прекрасном, чистом японском. С хрустом разминает шею, ленивой походкой идёт до журнального столика за новой пачкой сигарет. Мысли в тотальном беспорядке летают толпой ворон над головой, никак не хотят угнездиться.
Он снова открывает рот, выпускает струйку дыма вместо слов. Я не твой вратарь, теперь я это понял. Я не должен выбирать твоё место по жизни. Мне казалось, что я это понял, но ты нарушил это спокойствие. Я не твой вратарь, а ты не мой капитан. Не мне решать, где ты должен быть во время игры. Мне казалось, что я это давно знал, но до меня только теперь начинает доходить смысл происходящего.
Как с тобой сложно.
Вместо этих размышлений, он выдаёт вполне обычное «Я докуриваю сигарету, и к этому времени чтобы у меня опять стоял», и Ямамото буквально срывается с места, чтобы исполнить просьбу Гокудеры.
***
Бюффон в очередном интервью:
«Я помню историю про кольцо Фастарады. Знаете её? Однажды жил император Карл Великий. Он влюбился в Фастараду. Его приближённые очень беспокоились положением дел, ведь император забросил управление страной. Когда девушка внезапно умерла, приближённые вздохнули с облегчением – император исцелился от любовных страданий. Но всё было не так просто. Девушка умерла, но любовь к ней осталась жива. Император перенёс тело возлюбленной в свою спальню, и отказывался покидать её. Архиепископ Тюрпин заподозрил неладное, и настоял на тщательном осмотре тела. Так, они нашли кольцо, которое умершая прятала под своим языком. Как только кольцо коснулось руки архиепископа, император воспылал любовью к нему и вскоре похоронил тело Фастарады. Чтобы избежать неловкой ситуации, Тюрпин решил выбросить кольцо в воды озера Констанция. Карл Великий тут же влюбился в озеро и никогда не покидал его берегов».
Во-первых: Принцесса Анна бросила Джо Бредли в Риме, но тут дело в самом Риме, да и политики немало для этого постарались.
Во-вторых: Значимость места тоже относительна.
С тринадцатого этажа гостиницы Милан предстал лоскутным одеялом солнечных зайчиков, гораздо мягче и податливее казалось его полотно домов в дневном свете, чем вечером. Милан, как женщина, бесстыдно демонстрировал свой возраст, всю жизнь долгую открывал приезжим, все дымчато-мрачные века знатных мостовых и улиц, сны свои показывал. Гокудера навсегда запомнил это видение. Небо, выкрашенное в смелые оранжевые краски искусственного освещения, отражающееся, словно клякса цветных чернил, на обнаженных плечах. Дремотная темнота апартаментов, палящая жаром, и звук тонкого, едва ощутимого, парящего под небесами ветра.
***
Что ж, нам всем нужна опора и поддержка,
И если тебе это нужно, ты можешь положиться на меня
Что ж, нам всем нужен верный человек
И если тебе это нужно, детка, ты можешь довериться мне.
Rolling Stones – Let it bleed